Казахская литература в период Независимости страны и свободы творчества вместе со своим народом смело и решительно меняет направление своего движения по новому, особому пути. Движение это, опираясь на лучшие традиции национальной и мировой литератур, совершается во многом полемично к отрицательным явлениям тоталитаризма, застойного догматизма. Становление живых, действительно новых явлений литературы происходит в трудных и сложных условиях переходного периода, связанных с материальными лишениями, другими издержками. Несмотря на все неурядицы, тяжелые испытания, художественная интеллигенция, подвигнутая духом перемен в жизни народа, активно включилась в поиски, адекватные зову времени, самостоятельно, без пагубных для искусства регламентации сверху определяет и поддерживает перспективные, престижные тенденции дальнейшего движения словесного искусства. Составляющие их выражены в следующих чертах: в реабилитации и восстановлении в полном объеме духовного наследия казахского народа, ликвидации «белых пятен» в истории фольклора, устной и письменной литератур, в создании атмосферы подлинной свободы творчества, отмене государственной цензуры, избавлении от произвола партийного контроля, в преодолении жесткой социологической иллюстративности, мифологизации советской действительности, ложной идеализации утопического коммунистического строя, искусственных антигуманных конфликтов и других рецидивов социалистического реализма, в обращении к острым, ранее запретным темам, как, например, национальная тематика, в раскрытии реальной истории страны, выдвижении новых идейно-эстетических концепций, использовании ранее недоступного материала; в новой, раскованной художественной мысли, открытии широких, ничем не ограниченных возможностей для проявления творческой инициативы, изображении действительности во всей ее объективной сложности.
Процесс демократизации коснулся и организационной стороны писательского дела. Союз писателей Казахстана, его руководство во главе с поэтом Нурланом Оразалиным, сумели предотвратить развал организации, наметившийся в первые постсоветские годы, в определенной степени воссоздать ее материальную базу. Правление Союза, весь писательский корпус мобилизовали творческие силы на энергичную поддержку независимости молодого суверенного государства, его политики по укреплению единства населяющих его народов, активно участвовали в перестройке общества на началах демократии и гуманизма. Казахские писатели широко расширили связи со многими творческими организациями мира. Создан и работает Казахский ПЕН-клуб.
Казахская литература, не досчитывавшаяся к началу XX века некоторых существенных жанров в своем арсенале, к концу его не только освоила все виды и роды литературы, но по уровню ряда новых художественных произведений по праву вышла на мировую арену. Имена Абая, Джамбула, Мухтара Ауэзова, Сабита Муканова, Габита Мусрепова, Габидена Мустафина, Абдижамиля Нурпеисова, Ануара Алимжанова, Олжаса Сулейменова на протяжении многих десятков лет достойно, заслуженно представляют художе ственное слов о Казахстана в историческом контексте общемировой литературы. Благодаря поддержки ЮНЕСКО, юбилеи многих казахских художников слова широко отмечены во всем цивилизованном мире (150-летие Абая и Джамбула, 100-летие Мухтара Ауэзова, Сабита Муканова, Габита Мусрепова, 200-летие Махамбета).
Литературные явления периода Независимости отличаются острой злободневностью своей тематики и проблематики, историзмом мышления, усилением связи, внутренней взаимозависимости психологизма и социальности, пристального внимания к характеру, внутреннему миру человека, национальным, нравственно-психологическим аспектам таких глобальных проблем, как экология, последствия урбанизации, достижений научно-технической революции и т.д. Многие произведения отмечены Государственными премиями Республики Казахстан, другими знаками поощрений.
В период Независимости созданы романы, повести, рассказы таких видных писателей, как Абдижамиль Нурпеисов («Последний долг»), Зейнулла Кабдулов («Мой Ауэзов»), Рамазан Токтаров («Феномен Абая»), Шерхан Муртаза («Луна и Айша»), Мухтар Магауин («Рыжий казах»), Сакен Жунусов («Аманай и Заманай»), Азильхан Нуршаихов («Писатель и его друзья»), Ныгмет Габдуллин («Наш парень»), Калихан Искаков («Легенда о земле Беловодья»), Смагул Елубай («Поклонение»), Саин Муратбеков («Перед новолунием»), Дулат Исабеков («Истина Ай-Петри»), Аким Тарази («Путь к черной звезде»), Кабдеш Жумадилов («Судьба»), Ахат Жаксыбаев («Опора»), Койшыгара Салгарыулы («Казахи»), Дукенбай Досжан («Песчаная книга»), Баккожа Мукаи («Напрасная жизнь»), Анес Сараев («Волга — Урал»), Оразбек Сарсенбай («Круг»), Бексултан Нуржекеев («Нежность»), Жумабай Шаштайулы (« Аязби наших дней»), Кадырбек Сегизбай («Перевал») и др.
Роман А. Нурпеисова «Последний долг» создавался на протяжении почти четверти века. Первая его часть под названием «Долг» была опубликована еще в 1982 году. «Умирающее море» — так был назван перевод книги на немецкий язык, выражая суть изображаемой в произведении трагедии—исчезновение с лица земли целого моря. Тогда же появились первые отзывы на роман. В частности, было высказано мнение, что, судя по тематике и проблематике опубликованного раздела, произведение вбирает в себя драму нынешнего времени, связанную с разрушением былых связей человека с природой, что выводит казахский роман на уровень общечеловеческих проблем. При этом следует учесть и то, что гибель Аральского моря — это боль всей планеты, именуемой Земным Шаром, а не только одного отдельно взятого региона [1, с. 285-289].
В такой постановке вопроса Нурпеисов был не одинок. Союзная критика ставила «Долг» в один ряд с романами «Русский лес» Л. Леонова, повествованием «Царь-рыба» В. Астафьева, повестями «Прощание с матерой» и «Пожар» В. Распутина, отстаивавшими те же гуманистические и общечеловеческие ценности, что и произведение казахского писателя.
Теперь по окончании романа-дилогии «Последний долг» видно, что эпический размах его стал еще шире, обнимая масштабы еще большие, можно сказать, вселенские. Жадигера, главного героя, доведенного до непомерного отчаяния бедами, обрушившимися со всех сторон, лихорадит с первых и до последних страниц книги. Перед разгоряченным взором героя вырисовывается нечто, схожее со всемирным потопом, в котором тонет и гибнет вся иерархия прежних ценностей, в том числе сама жизнь индивидуума, которая представляется ему «разодранной шкуркой у пасти пса».
То, что показывает роман, это не раздвинутые завесы грядущего, а ужасающее обличив действительности в настоящем. Перед взором предстает самое что ни на есть светопреставление. Природа мстит человеку за его черную неблагодарность кромешной мглой соляно-песчаных бурь, напоминающих пустыни безжизненных планет. Отсутствие пищи и воды лишает диких животных инстинкта страха, и они ищут спасение у браконьеров. Так человек, уничтожая собственными руками среду обитания, сталкивается лоб в лоб с настоящим апокалипсисом, по крайней мере с его грозными предзнаменованиями и, как следствие, — с опасностью духовной деградации.
Художник выступает сторонником разновидности зегизма, идеологии отказа от бесконечных и бездумных преобразований природы. Говоря словами самого автора, «Последний долг» говорит о том, как, попирая законы Бога, законы природы, человек, войдя в азарт, перестал замечать, что разрушает самого себя, разрушает основы, которые держат его мир, его душу, и лишает себя всякой надежды…». «Сейчас, —продолжает далее писатель, —меня больше всего пугает то, что, человек, исчерпав свою созидательную миссию, как бы вступил на путь разрушителя…» [3].
Этот настрой, бурный поток протестующего сознания проявлены не только в проблематике, но и в эстетических принципах. Кризисное состояние изображаемой ситуации, глубокий стресс, переживаемый главным героем, заставили автора отказаться от плавного эпического повествования, как в трилогии «Кровь и пот». Здесь все перемешано и слито: настоящее с будущим, прошлое с сегодняшним, будничным, привычное с необычным. Образ льдины, с которой с первых до последних страниц романа не сходит главный герой, создает невольную ассоциацию с бездушным, суровым режимом тоталитаризма. Драма личной жизни (уход жены Бакизат) и драма обнажения дна моря так внутренне взаимосвязаны и взаимообусловлены, что едва ли самому Жадигеру удалось бы поставить их в некую последовательность. Приближающая смерть еще более усугубляет духовную напряженность героя, которому теперь не до мирских сует Он как бы возвышается над всем тленным, обретает способность к свободному и обновленному взгляду на сущность бытия человека на земле. Бедствие Арала ему представляется началом Апокалипсиса, Страшного суда. Жадигер покидает сей бренный мир с чувством утраты всех своих прежних идеалов.
Значительно обогатилась исповедальная проза, ее документальные разновидности. Казахская биографическая литература редко поднимается до уровня наших великих предшественников вследствие неимоверной трудности поставленной задачи. Даже такой мастер, как Ромен Роллан, создатель знаменитого романа «Жан Кристоф», и тот, приступая к работе над книгой о Бетховене, сомневался: «Рассказать жизнь гения? Но разве это возможно?». Трудно также отойти от привычных схем, примитивных приемов. Не спасут и неуемные восторги, слова-исступления или холодный, бесстрастный пересказ некогда увиденного. Таких мемуаров у нас хоть отбавляй. Но есть, к счастью, и приятные исключения. Из этого ряда выделяется своей яркой неординарностью роман-эссе «Мой Ауэзов». Самой поэтикой заголовка автор 3. Кабдулов точно раскрывает свой замысел. Этим произведением писатель не намеревался дать целостное освещение всего жизненного пути и творческой деятельности такой гигантской личности, как Мухтар Ауэзов. Он рассказал о том, что сам знал и пережил, будучи немало лет рядом с выдающимся художником.
И, сузив тему, писатель оказался лишь в выигрыше. В романе-эссе главенствующей является тема учителя и ученика, неповторимые годы их совместной работы в стенах Казахского государственного университета. Остальное — отсвет названной темы. Перед нами произведение, воспевающее поистине новаторское деяние М. Ауэзов а по воспитанию племени младого, которому, между прочим, он собирался посвятить следующий свой «широкозахватный» панорамный роман о современности. Слово «воспевающее» в данном случае употреблено с умыслом, имея в виду высказывание одного из крупнейших мыслителей прошлого Фридриха Ницше: «Такт хорошего прозаика в том, чтобы вплотную подступаться к поэзии, но никогда не переступать черты».
Изящество языка и стиля в сочетании с темпераментом артистизма, легкий переход от восхищения к разящей сатире, напевная повествовательностъ — все эти черты, свойственные перу 3. Кабдулов а, сами по себе интонируют образ нашей национальной гордости, привнося в него дух эпического величия.
Не прошло и полувека после публикации романа-эпопеи «Путь Абая» Мухтара Ауэзова, как нежданно-негаданно появился на свет новый роман о великом поэте. Автор его писатель Р. Токтаров согласно стержневой теме дал своему произведению соответствующее название — «Феномен Абая».
Жанр романа-эпопеи об Абае М. Ауэзов определил с ювелирной точностью: «Поскольку речь в романах идет о личности исторической, жившей в определенную эпоху и в определенной социальной среде, их можно отнести к категории романов исторических. Отмечены они и дополнительной особенностью — это произведение о творческой личности». Примерно то же самое можно сказать и о романе «Феномен Абая». Произведение Р. Токтарова состоит из пяти книг. Отсюда уточнение — роман-хамса. Роман-пятерица. Еще одно уточнение касается особенностей отражения образа героя, через его жизнь и борьбу — социально-экономической и духовной жизни эпохи. Р. Токтаров старается придерживаться духа и буквы исторических фактов. С этих позиций обрисован прежде всего образ Кодара, казненного в свое время за грех, называемый снохачеством. Акт казни совершается без присутствия Абая, который не мог там быть по причине своего младенческого возраста, те. как это было на самом деле.
«Феномен Абая» в лепке многих характеров не отходит от ауэзовских трактовок. Перед нами один за другим вырисовываются персонажи «знакомые незнакомые» по роману «Путь Абая». С Такежаном, да и с многими другими героями, включая самого Абая, читатель встречается в их раннем возрасте. Будучи еще мальчиком, Такежан выказывает такое, что нетрудно догадаться, кем он станет в будущей. Перед глазами невольно возникает образ бестолкового и завистливого бая Такежана из ауэзовской эпопеи. Недалеко от него отошел и туповатый степной аксакал Майбасар, без стеснения вступающий с мальчиком в грубые перебранки.
Напоминают когда-то прочитанное и женские образы бабушки Зере и матери Абая Улжан. Разве что они еще больше источают безмерной материнской любви к только что родившемуся Абаю. Узнаваем и Кунанбай с той лишь разницей, что теперь в отношениях между Кунанбаем и Абаем не наблюдается противостояния: новый роман не ставит столь остро проблему отцов и детей, как это глубоко свойственно роману-эпопее М. Ауэзова. Отец и сын здесь не выступают представителями враждующих общественных сил. Добавим к этому то, что Токтаров, ничего не убавляя из тяжелого и жесткого характера Кунанбая, в то же время не прочь в этом герое видеть и некоторые положительные черты (тайные симпатии к национально-освободительной борьбе хана Кенесары).
Хотя изображаемые ситуации не схожи, но все же роман-хамса в определенной степени повторяет мотивы тяжбы Абая с косной феодальной средой. При этом, следуя Ауэзовскому духу, Токтаров сосредотачивает внимание на истории творений великого поэта и как реалист тесно увязывает их с жизнью общества. Читатель становится свидетелем рождения чуть ли не каждого стихотворения Абая. Если все сказанное можно отнести к преемственному процессу, то отсюда не вытекает, что Токтаров лишь следовал однажды начертанной схеме. В прологе и эпилоге, да и в самом контексте философско-публицистический поток становится стилевой особенностью его романа.
Иначе и не могло быть. Первая книга озаглавлена — «Толгау» — «Раздумья». В скобках обозначены имена: Кенесары — Кунанбай — Кодар. Эти незаурядные личности, включая бунтаря Код ара с кремневым характером и недюжинным умом, каждый по-своему, размышляют интересно и веско о судьбах нации и своей отдельно. Вторая книга «Звезда — жертвенница» об интеллектуалах высочайшего класса: Чокане Валиханове, Достоевском, Кудайбердиеве. И так во всех остальных трех книгах поэт Абай набирает еще большую силу в творческом общении с выдающимися поэтами и мыслителями XIX века. Главный упор делается на открытии той интеллектуальной среды, которую Мухтар Ауэзов (из-за жестких нормативных требований соцреализма) был лишен возможности художественно изобразить. Он не смог не только показать видных послеабаевских деятелей казахского общества, какими были султан Чингис, хазрет Ахмет-Риза, Алихан Букейханов, полковник Муса Шорманов, Машхур Жусупов, поэт Шакарим Кудайбердиев, а даже назвать их имена в своем произведении.
На первых страницах романа наблюдается увлечение писателя модернистским типом мифотворчества, направленного на поэтизацию и постижение хаоса космосом. Новорожденный будущий великий поэт любит через тундук, отверстие шанрака, часами смотреть на космос… Если перенесут колыбель в другое место, откуда не видно неба, то ребенок выдавал такие рулады, что удивленные взрослые бывали вынуждены поставить колыбель обратно на место. Вещими устами избранника говорит и другой герой — мулла Шайхы. Но в дальнейшем автор неизменно и неуклонно руководствуется принципами реализма, отказываясь делать филологические разборы вне пространства и времени.
Последние годы отмечены стремлением к объективному, правдив ому освещению историче ского прошлого. Созданы крупные исторические полотна, которые сыграли немалую роль в восстановлении утраченной памяти и возвращении казахскому народу принадлежащего ему прошлого с его как трагическими, так и героическими страницами. Это произведения Калмукана Исабаева «Шон би», Кабдеша Жумадилова «Дарабоз», Софы Сматая «Жарылгап батыр», Турсунхана Закенова «Волчьи следы», Булата Жандарбекова «Саки», Жаната Ахмади «Есенгелды би», «Жарлыгап би», «Лунный талисман», Узакбая Доспанбетова «Белое знамя Абылая», Хасена Адибаева «Гибель Отрара», Абиша Кекильбаева «Абылай хан» и другие.
Подвергнуты переоценке многие ценности, искусственно отторгнутые от национального бытования. Иные нравственные сентенции, прозвучавшие из уст героев — наших предков, настолько актуальны, что могут служить с большой пользой и нынешнему поколению казахов.
Роман «Шон би» К.Исабаева воссоздает одну из картин трагических событий, примерно, между 1775-1822 годами, когда вспыхнула острейшая борьба за власть над казахскими жузами и родами между чингизидами (ханами и тюре) — с одной стороны, и казахскими биями — с другой. Одержали верх первые.
Чингизиды, ханы и тюре, считавшие себя «белой костью», не скрывали своей ненависти к казахам как презренной черни и, за некоторым исключением, преследовали сугубо личные выгоды, корыстные цели. Выторговав у царя большие привилегии, чингизиды добились права на правление над всеми жузами, племенами и родами. В 1822 г. царем Александром I был утвержден «Устав о сибирских киргизах», во второй главе которого было записано, что отныне «волости управляются султанами», а «для управления целым округом избирают волости старшего султана» (параграфы 16, 18). Чтобы окончательно закрепить власть за отпрысками ханов-чингизидов, также было зафиксировано, что «звание султанов есть наследственное», «право их на управление волостями должно переходить только по одной прямой нисходящей линии и по первородству…», и что «старший султан избирается одними султанами» (параграфы 30, 31, 36) [б, с 401-402].
За эти привилегии чингизиды в основной массе не только не оказывали сопротивление политике царских колонизаторов по разгосударствлению и национальной деградации Казахстана, а сами способствовали торжеству принципа: разделяй и властвуй. Вспыхнули с новой силой междоусобица, разбои, барымта. В романе К. Исабаева подробно описано, как тюре грабили и разоряли казахские аулы, насиловали женщин, унижали достоинство кочевников, разлагали морально. Так обстояло дело в семи из восьми округов, большей половине, те. в 75 из 130 волостей Центрального Казахстана, где царил полный произвол и бесчинства чингизидов. Лишь Шон би, только этот железный характер сумел-таки противостоять домогательствам тюре на власть в пределах Баянаульского округа. Борьба возглавляемых Шон бием казахов в какой-то степени напоминает вековечную борьбу нашего великого восточного соседа за свержение манчжурско-цинской династии и восстановление китайской (ханьской) власти. Шон би, как это ярко показано в романе, своей блестящей деятельностью по руководству Баянаульским округом разбил в пух и прах легенду, сочиненную «белой костью», о якобы недееспособности казахов управлять делами государства. К слову сказать, художественная концепция, впервые выдвинутая романом Калмукана Исабаева, к сожалению, до сих пор подвергается умолчанию и не стала еще предметом обсуждения широкой общественности, хотя есть настоятельная необходимость разобраться во всех сложностях прошлых веков. Предметом жарких споров ныне стала роль Чингисхана в отечественной истории: иные возносят завоевателя Вселенной, другие по-прежнему подвергают жесточайшей критике.