Большевики и алашординцы

Комплексные социально-экономические преобразования в СССР проводились в условиях, когда революция и гражданская война перепахали все общество, взламывая или дестабилизируя традиционные социальные системы и связи, политические институты и отношения. Навязывание новых представлений о миропорядке и институционализации общественной жизни было вызовом традиционным ценностям общества и народов бывшей империи, особенно с точки зрения внешних атрибутов — административно-территориального устройства, организации системы управления, представительных органов власти, идеологического обоснования новой политики великодержавия. Столь необходимая всесторонняя модернизация, начатая в последний период имперской истории, осуществлялась одновременно с преодолением последствий тяжелой демодернизации, интенсивными преобразованиями в национально-государственном устройстве. Объективно речь шла о наименее болезненном преодолении противоречий между субъектом и объектом преобразований, наиболее органичном синтезе разнородных начал и полноценном включении регионов в общую хозяйственную, административно-территориальную, политическую и социокультурную систему, которая сама радикальным образом перестраивалась. На деле все складывалось далеко не безболезненно.

Глубокая трансформация форм и способов социально-политической активности широких масс предполагала, что прежние традиционные модели взаимодействия организованных структур управления (имперских и традиционных внутриэтнических) с различными социальными и демографическими группами населения отвергаются как негодные в политическом, идеологическом и культурно-ценностном смысле. Новая система власти выстраивалась, одновременно формируя декларированные как абсолютно новые принципы социально-политической действительности. Центральное место в них отводилось «пробуждению» мощной народной инициативы и самодеятельности, которые должны были при поддержке и под управлением самой власти создать пространство социальной справедливости, неограниченных для «простого» человека возможностей участия во всех сферах общественной жизни — экономике, управлении, культуре и т.д.

При этом советская социальная политика, в т.ч. в отношении этно-культур, опиралась на базовые общегражданские и этнические приори­теты и установки, среди которых — патриархальность, коллективизм, признание патерналистской роли авторитарной власти, терпение, пла­стичность и адаптивность способов и моделей поведения и реиден-тификации этносоциальных, демографических и иных общностей.

При ведущей роли общегосударственных тенденций социально-по­литического развития, когда Казахстан был в составе Российской импе­рии и Советского Союза и их мощное влияние принципиально сказы­валось на судьбе всех регионов страны, не менее сильные импульсы со стороны каждого из них испытывал на себе весь единый евразийский поликультурный организм, что серьезно отразилось в политике центра власти в государственном и нациестроительстве. Власть на разных ее уровнях воспринималась обществом по степени воздействия на повсед­невную жизнь и возможностям решения их злободневных проблем. При этом решающую роль в определении характера, настроений, стереоти­пов поведения в отношениях общества и власти играла национальная интеллигенция.

Последняя была вынуждена адаптироваться к новым обстоятельствам. Признанием собственной государственности в качестве условия существо­вания и развития обеспечивалась мощная притягательная сила доктрины этнического национализма, подстегивавшей стремление этноэлит к рас­ширению доступа к власти и ресурсам, установлению официальных куль­турных институтов. Это определило и противоречивость взаимодействия власти и интеллигенции, их взаимную подозрительность и напряженность в отношениях, особенно пока новых кадров, выпестованных в контроли­руемом почти тотально идейном пространстве и не знавших иного опыта, еще не было. И в конце XX века, когда появились схожие проблемы, мифы автономизма и суверенизации обнаружили свою живучесть, а их реализа­ция, как и прежде, породила амбиции и борьбу элит, не изменив к лучшему перманентно низкое качество жизни народов бывшего СССР.

Реальные рычаги власти национальные элиты получали в ходе образо­вания автономий, а отношения с центром и упрочение позиций на местах стали доминантой государственного строительства и сопровождались глу­бокими трансформациями собственно этнической жизни. Объективные противоречия и борьба между политическими целями власти и налич­ным механизмом их реализации пронизывали всю историю становления структур управления и самоуправления. Став символом национального равенства и справедливости, автономия служила средством во многом ис­кусственной политизации этничности и воплощения мечты рывком пре­одолеть цивилизационный рубеж.

Привлекая национальную интеллигенцию к сотрудничеству, больше­вики исходили, прежде всего, из соображений укрепления власти на ме­стах. В июле 1919 г, сразу после создания КирВРК, И.В.Сталин писал секретарю ЦК РКП(б) Е.Д.Стасовой об одном из главных лиц в движе­нии Алаш А. Байтурсынове (1873—1938): «Я его не считал и не считаю революционером-коммунистом или сочувствующим, тем не менее, его присутствие в ревкоме необходимо». Алашординцы же, ориентируясь на официальные документы РКП(б) о национальном самоопределении, в на­чале 1920-х гг, кажется, поверили в возможность его реализации при Со­ветской власти. Вступая в компартию, Байтурсынов 4 апреля 1920 г писал в своем заявлении: «Освобожденный казахский народ может получить счастье только вместе со всей угнетенной частью человечества, то есть в мировой революции, мировой федерации». В РКП(б) вступили также А. Алибеков, А. Кенжин, Н. Байдильдин, М. Саматов и др. Как свидетель­ствовал X. Габбасов, в начале 1920-х гг. бывшие алашординцы обсуждали идею коллективного вступления в партию для «завоевания веса в полити­ческой жизни» и «без различия, разделяют ли они в принципе программу ВКП(б)». В конце концов, возобладал здравый смысл, и, не желая никого обманывать, решили «предоставить каждому право вступления, согласно его убеждений».

Наверно, наиболее искренно и наивно выразил эйфорию, охватившую часть интеллигенции по мере очищения территории края от белых и в свя­зи с провозглашением большевиками намерения дать автономию казахам, Ж. Акпаев (1876-1934).48210 марта 1920 г в телеграмме вКирВРК он вос­торженно и несколько выспренно писал из Семипалатинска: «Искренне и сердечно приветствую Кирревком за несение тяжелой и ответственной миссии по созданию фундамента автономии Казахстана [интересно, что именно Казахстана, а не Киргизии, как тогда было принято -Д. А.] и по осуществлению заветной мечты и чаяния казак-киргизского народа за на­родоправство.

Завершить стройное здание казахской автономии возможно при твер­дом выполнении требования моральной формулы I. Христа: «Несть Ел-лин, несть Иудей», — формулы, являющейся квинтэссенцией человеческого сердца, произведением человеческого ума и сокровищницею общечелове­ческой культуры.

Воодушевление степи, во имя отчизны, да послужит фактором для объединения Казахстана. . .». Увы, очень скоро восторг ожидания, столь сильного и выстраданного, несмотря на реализацию автономистского со­блазна, у многих сменился совсем другими, тяжелыми чувствами

Уже 17 мая 1920 г Байтурсынов в письме В.И. Ленину так подвел 10-месячный итог работы Кирревкома, в который был включен: «…им не сделано ничего». Взаимное недоверие между представителями центра и населением, в русско-казахских отношениях на всех уровнях, считал он, можно преодолеть лишь с помощью национальной интеллигенции, кото­рая «ни за какие личные блага и выгоды» сознательно не продаст своего народа, но так же, как и он, является жертвой взаимных подозрений и на­стороженности. «Настоящие» идейные коммунисты и столь же идейные националы, не обремененные погоней за властью и личным благополучи­ем, — их союз в управлении он считал единственным условием практиче­ского осуществления автономии.

Вскоре он с рядом других руководителей республики подготовил тезисы по национальному вопросу, видимо, связанные с подготовкой к образованию КАССР. В них вновь содержался призыв к осторожности и щепетильности в межнациональных отношениях и национальной полити­ке, говорилось о принципиальном значении автономии как формы само­определения для решения всех основных проблем модернизации народов бывшей империи.

Потерпев политическое поражение и организационно распавшись, движение Алаш в условиях образования КАССР и интенсивных социаль­но-экономических, политических и культурных преобразований модифи­цировалось в действиях конкретных его представителей, привлеченных советской властью в органы управления и партийные структуры разных уровней. Сохраняя к тому же громадный идейно-нравственный и соци­альный авторитет, они и опосредованно продолжали влиять на казахскую элиту, вовлеченную РКП(б) в советское нациестроительство и не принад­лежавшую к Алаш.

Недаром глава правительства республики В.А Радус-Зенькович (1877-1971) заявил на I Казахстанской партконференции в июне 1921 г, что А Букейханов (1870-1937) — «лучший знаток края. … Его влияние, может быть, имеет и далее влияния рядового технического работника, но он так быстро ориентируется в мест­ной обстановке, что оказывает большую помощь. Он настоящий энциклопедист по части киргизского быта, истории края вообще. Никакие книги не могут его за­менить. Побольше бы нам таких работников, — вряд ли такая оценка могла понра­виться бескомпромиссным борцам с антисоветчиками, поэтому, видимо, он тут же он предусмотрительно добавил, — конечно, при условии непосредственного нашего присмотра и руководства».

Впрочем, на той же конференции на следующий день ответсекретарь Кироблбюро и Киробкома партии М. Мурзагалиев (1887-1941) озвучил иную точку зрения, получившую затем гораздо большую подпитку из центра и от местных выдвиженцев, не обремененных «буржуазным и мелкобуржуазным» прошлым: «По-моему, крупную роль в охлаждении революционного пыла киргизской бедноты сыграло стремление Цен­тральной власти и Кирревкома вернуть поскорее алашордынцев в г Оренбург, примириться с ними. И теперь преступные алашордынцы ме­стами все работают среди киргизской массы, киргизская беднота, может быть, решила, что участие ее в революции было ошибкой».487

Трудно сказать, насколько беднота действительно прониклась к тому времени классовым чутьем. Скорее, она по-прежнему руководствова­лась традиционными нормами иерархического распределения ролей и ресурсов, укорененными моделями солидарности и лояльности, а также основанными на устоявшихся политико-правовых и моральных пред­ставлениях об авторитете национальных лидеров. К тому же, в ситуации хронической усталости от хаоса и постоянных опасностей любая власть могла быть воспринята как долгожданное начало стабилизации (Мурзага­лиев назвал поставку во взятый красными Уральск хлеба и всадников из волостей первым революционным (!) выступлением бедноты). Зато Мур­загалиев предвосхитил тяжелую болезнь, поразившую национальное ру­ководство республики и ее регионов, — т.н. группировочную борьбу, имев­шую драматические последствия для всех ее участников.

Итак, алашординцы на самом деле по инициативе и под контролем власти энергично включились в создание автономии. А.Ермеков (1882-1970) возглавил представительство Киркрая в Москве, Х.Габбасов (р. 1889) был уполномоченным КирВРК при Сибревкоме, Б.Сарсенев — со­трудником краевой ко^миссии по созыву учредительного всеказахского съезда, В. Таначев (р. 1882 или 1888) — завподотделом законодательных предположений КирВРК, А.Кенжин (1887-1938) — заввнешкольным отде­лом КирВРК. В советских органах в начале 1920-х гг работали также Б. Ка~ратаев (1860-1934, он не был членом Алаш), И. Омаров, К. Таттибаев, И.Терегулов, С.Дощанов, А. Козбагаров, С. Кадирбаев и др. Ж. Акпаев, имея юридическое образование (Санкт-Петербургский университет, 1903 г.), возглавлял ряд юридических учреждений Семипалатинской и Сырда-рьинской губерний, служил инспектором народного образования и уча­ствовал в этнографической работе. Непосредственное участие в подготов­ке учредительного съезда, провозгласившего образование КАССР, сборе историко-статистических, экономических, этнографических и картогра­фических, данных и материалов для определения границ автономии, рас­смотрении вопроса во ВЦИКе и его комиссиях приняли А. Байтурсынов, А. Ермеков, X. Габбасов, Г. Алибеков и др.

Но довольно скоро подавляющее большинство этих деятелей было оттеснено от активной общественно-политической практики. Если на­циональное движение начиналось на заре столетия, как и везде, с куль­турнических проектов, то теперь оно завершалось тем же. Алашординцы вернулись к тому, с чего когда-то начинали, — культурно-просветитель­ной и научно-педагогической работе, а также возобновили литературное творчество. Байтурсынов, в частности, выдвинутый на наиболее крупный пост, в связи с исключением его из партии в ноябре 1921 г. вполне прямо подтвердил: составление учебников как часть культурнической миссии для него неизмеримо важнее, нежели посещение партсобраний.

Пожалуй, лишь А. Букейханов имел для этого наименьшие возможно­сти. Практически сразу после восстановления власти Советов в Семипа­латинске (конец 1919 г) он прекратил политическую деятельность, пере­жидая в родном ауле. В начале февраля 1920 г он вместе с некоторыми другими алашординцами был арестован особым отделом вошедшей в Семипалатинск 59-й дивизии 5-й армии и после телеграммы руководите­лей КирВРК С. Пестковского(1882-1943), А. Джангильдина (1884-1953) и А. Айтиева (1886-1936) о необходимости соблюдать решение об амни­стии был освобожден. А. Байтурсынов, вступив в РКП(б) весной 1920 г, был в числе руководителей края и организаторов Казахской автономии. Именно его лоббирование позволило Букейханову в октябре того же года принять участие в Учредительном съезде Советов республики в качестве гостя, но это никак не сказалось на его дальнейшей политической биогра­фии — она закончилась.

14 октября 1922 г Букейханов (а также Дулатов) был снова арестован в родном Каркаралинске. Примерно в это время, накануне III съезда Со­ветов, Садвокасов призвал «пригласить на работу алашординцев», по­скольку они имеют большой опыт, «в различных вопросах … проявляют твердость и всегда добиваются своего»: «без их помощи мы окажемся си­ротами в политических вопросах». К тому же Садвокасов видел опасность в попытках «русских» «разъединить нас и алашординцев».

За лидера Алаш заступились ровесники — слывший сторонником и за­щитником идей и участников движения председатель ЦИК ТАССР С. Ход-жанов492 (1894-1938) и, казалось бы, идейный враг, известный как после­довательный сторонник советской власти, председатель СНК ТАССР Т. Рыскулов (1894-1938). Почти сразу после новости об аресте они не позд­нее 23 ноября телеграфировали из Ташкента в ЦК РКП(б): «Принимая во внимание декрет [об] амнистии алашординцам, слабую связь Соввласти [с] массой коренного населения Киргизии, атмосферу, создавшуюся [в] результате работ последнего сьезда Советов Киргизии, также учитывая возможность неблагоприятного отражения этого сообщения [на] массы кирнаселения, считаем необходимым просить вас вмешаться [в] это дело и [в] случае отсутствия основания предложить немедленно освободить Букейханова из-под ареста» 2 и 4 ноября 1922 г телеграмма обсуждалась на заседании Секретариата ЦК РКП(б). Было принято решение запросить Киробком и ГПУ о причинах ареста Букейханова. Секретарь Киробкома РКП(б) ГА. Коростелев (1885-1932) в телеграмме от 11 ноября объяснил акцию «систематическим неподчинением распоряжениям КЦИК, намере­нием бежать [в] Туркестан, ликвидацией руководящей нелояльной части Алаш-Орды Семипалатинской губернии, имеющей связь [с] Монголией, разлагающей киргизскую молодежь». Дело рассматривалось в ГПУ 20 но­ября 1922 г материал был передан завотделом ЦК РКП(б) СИ. Сырцову (1893-1937), который 21 ноября записал: «Материал есть, вопрос закон­чен». Как признавались работники ГПХ сведения, на основании которых произошел арест, оказались «дутыми».